на дороге попалась, по нашим понятиям, свояченицей готов назвать. На голову отбитая полностью и с дарами полезными.
— К утру будете? Добро.
Сели вечерять, Лену усадили за общий стол. Набросилась на еду так, будто голодала неделю. Старалась не выдать стучащие зубы и руки, играющие на балалайке. Муры обсуждали новости, но на девку недовольно покашивались.
— Че там за тема с паханом? Куда Бур делся?
— Кончился Бур, сходка Провала поставила.
— Как могла новичка без роду, без племени. Кто за него слово сказал?
— Гнилые дела на базе.
Дрег ничего не жрал, все недоуменно крутил в руках подарок, — Не вздумай сейчас, уговор был в поле не ширяться.
— Да я ваще не буду эту дрянь, бля, Карабас, все равно не нравится мне эта блядь.
— А я вижу, что очень даже нравится, по глазам вижу. Даже не думай. Ша, после твоих игр товар даже на разборку не годен.
Карабас встал, нож выскочил из разгрузки сделал круг в воздухе и вошел в столешницу на треть. Рейдер в ушанке возмутился, — По беспределу, Карабас, бабы у нас всегда на общак шли. Ты че реально как этот, Степка Разин.
— Я сказал слово, кто бабу тронет, лично кишки выпущу.
Схватил Лену за щеку, сжал, — Все ясно?
Девушка облизнула ему большой палец, начала эротично посасывать, — Да, мой повелитель, только твоя, навеки.
Приволокли пару фляг с живцом и водкой, стакан за стаканом, началась обычная вечерняя попойка отморозков, которым на все насрать и терять нечего. Температуры общего настроения быстро поползла вверх.
— Ха, а покажи, чем ты рубера. Расскажи, ка ты его, в какой позе.
— Расскажи, как ты квазеныша, покажи фотку.
Когда шум достиг такого накала, что никто никого уже не слышал, выбралась в туалет, еле успела прислониться к двери, как сразу вырвало живцом и горячей тушенкой. Запруда на глазах лопнула, ноги подкосились, опустилась на пол, зарыдала, глядя в черную вонючую дыру.
Дверь распахнулась от мощного пинка. На пороге нарисовался ухмыляющийся Дрег.
— Я слежу за тобой, крыса.
Лена встретила кривляющегося мура прямым холодным взглядом, — Ты че из себя скорчил, блатного и нищего.
Судя по глазам, разговаривать с утырком было бесполезно. Ширнулся, подарком со спеком вместе. Подействовало знатно, мур периодически терял связь с реальностью, подпрыгивал.
— Вот ты где, падла, зашухариться вздумала.
Изо рта садиста вытекала слюна. Он периодически останавливался, зависая прямо во время фразы.
— Я тебя сука сразу раскусил, я тебе не Карабас, мне в уши не нассышь.
Хлестнул по лицу, щеку ожгло кипятком. Он питается болью и страхом. Он живет за счет ненависти, он должен нагибать и унижать. Нельзя издать ни звука, нельзя показать растерянность, страх.
— Вижу руками можешь, а как нормальный мужик трахнуть слабо.
— Я тебе покажу настоящего мужика, ударил еще, голова безвольно мотыльнулась, из разбитого рта брызнуло на стену.
— Бьешь как девочка, какой ты на зоне был. Позвал бы корешей, может в топку бы подбросили.
Мур зарычал и ударил со всей силы, еще, размахнулся и зарядил в корпус, отбивая костяшки. Ребра лопнули как переспелый арбуз, Лена физически ощутила, как осколки впиваются в легкие. Из горла толчками начала выбрасываться розовая пена. Осатаневший мур завалил на пол, начал месить ногами, вдавливая в пол.
В воздухе зазвенела невидимая струна. Внезапно мир распахнулся. Увидела себя со стороны, униженную, избитую, втоптанную в грязь. Боль отступила, оставив недоумение и легкую тревогу. Невыносимое отчаянье ушло. Мысленно прикоснулась к своей груди, увидела, порванные органы, сломанные кости. Почувствовала тоненькую серебряную нить, потянулась, прикоснулась. Кости, подчиняясь незримому приказу, мгновенно двинулись, осколки собрались и сомкнулись, порванные мышцы потянулись, начали утолщаться. Все пришло в движение, нервы, сосуды, организм бросился заживлять раны.
Глаза мура заволокло яростью, он захрипел, — Убью, сука, сдохни, сдохни, плесень.
Изменившийся голос насторожил, Лена попыталась вынырнуть в реальность и увидела оскаленную морду, лишенную всего человеческого. Никто, никогда и ни с чем не перепутает этот взгляд — глаза зараженного. Мур заурчал, упал на колени и стиснул челюсти на лодыжке.
В затылке бывшего мура расцвела рукоять знакомого ножа, из коридора рявкнул голос Карабаса, — Предупреждал, кишки выпущу.
— Вот же утырок конченый, добрался, он тебя не помял, девочка?
— Нет, Колбасик, напугал только, давай выпьем, а потом кому-нибудь уши отрежем.
Рация зашипела и посыпала искрами.
— Карабас, слышишь, Провал на связи.
— Карабас, выйди на связь, я не повторяю дважды.
Это не рация шипит, это голос тяжелый, шипящий, змеиный.
Лена очнулась, оглядела полумертвую комнату и залитые кровью руки. Ее вернул голос. Рация, голос. Знакомый голос. Знакомый змеиный голос, пробирающий до мурашек.
— Протодиакон Валентин, вы что ли?
На той стороне повисло тяжелое молчание.
— Это ты, ведьма, ты жива, отродье бисово?
— Вы тоже, слышу, неплохо устроились, отец Валентин, как дела ваши?
— Где мои люди, позови Карабаса, ведьма.
— Нет тут больше никого, они, чуть-чуть все умерли. Простите, отец Валентин, так получилось.
— Вот значит как? Тогда знай, нет больше Протодиакона Валентина, ведьма.
— Мое имя Провал Оскверненный. Суди, Господи, обидящыя мя, и повиснет в душе твоей черный дым. Я найду тебя, пусть для этого мне придется сжечь все стабы и войти в Пекло.
— Найду и вырву твое сердце. Проклинаю Тропарем Иуды и падет на твою голову Псалмокатара.
…
— Отец Валентин, удачи.
Решетка лязгнула с противным скрежетом. Филин сжался, ожидая новую порцию побоев и унижения. Вошла Лена пошатываясь, держась за стену.
— Живой Филин?
— Че надо подстилка, опять мучить пришла?
— Все родной, домой пора, сдохли муры.
— Что несешь, издеваешься?
— Нет, говорю, больше муров, кончились, перепились и сдохли.
От удивления Филин перестал шепелявить, — Сука, ты мне ухи отрезала, и трахалась с муром так, что у моего носа его яйца висели.
— А ты че предлагал? Надо было прирезать тебя совсем, как мур требовал? Не скули отрастут новые еще больше, чем прежде.
— Ухи плохо растут, медленно. Я видел, полгода с повязкой ходить придется. Стой. Как они могли перепиться, не бывают такого?
— Это Улей, детка. Слышал такую присказку. Сказала перепились. Хлопьями напоила, дождалась, когда вырубятся и прирезала к черту. Уходить сейчас надо, к утру тут толпа муров будет, рацию слышала.
— Как уходить, у меня нога перебита и ребра сломаны и ухи. Франц вообще в отключке, мы даже встать не сможем.
— Сможете, если все сделаешь правильно. Черт, вырубает меня, уплываю. Сама хлопьев наглоталась, на брудершафт пили. Бегом подтаскивай своего Франца, укладывай ровно, ногу нормально поверни.
Внимательно слушай. То, что сейчас произойдет, между нами должно остаться. Тебе придется поцеловать меня там.
…
